Как известно, Москва не очень охотно расстается с путешественником, решившим бросить старушку на произвол судьбы с тем, чтобы устремить бег своего авто к другим просторам. А потому пробка на Ярославском шоссе, если Вы опрометчиво выехали из города в пятницу, да, в общем-то, и в любой другой день вечером, скажем так до 17.00, может тянуться, словно ириска во рту, до самого Пушкина. И только после Пушкина «ириска» как-то вдруг рассасывается и исчезает насовсем.
Дорога перед носом водителя монотонно и однообразно мелькает серой лентой, изредка даря его глазу разнообразие в виде развилок и пейзажных зарисовок в духе Кустодиева.
Указатель вместе с самим Сергиевым Посадом сиротливо остаются прозябать в стороне. А мы стараемся не пропустить мимо нашего внимания поселок с уменьшительно-ласкательным названием – Дворики. Поскольку после Двориков дорога вместе в нашим авто уклоняется вправо. Теперь нам все время прямо, покуда не покажутся типовые пятиэтажки стольного града Александрова.
Но задержимся в пути еще на минутку, возле деревни Брыковы Горы, замечательной тем, что у ее подножия нетерпеливо бьется, словно родничок на макушке младенца, исток Дубны с удивительно холодной, даже в летний зной, и вкусной водой. Местным жителям она достается даром. За это, правда, им приходится, как в старые добрые времена, поднимать ее в гору на своем горбу…
Александров встречает нас птичьим шумом железнодорожного и автобусного вокзалов, слившихся в долгом страстном поцелуе.
Здесь все настолько пестро и суетно, что вас охватывает немедленное желание броситься к одной из двух касс, приобрести билет и мчаться на всех парах, куда глаза глядят.
Вереница дремлющих таксомоторов, словно цепочка, связывает вокзал с улицей Октябрьской. Улица Октябрьская в свою очередь вливается, как и водится, в омывающую город полноводной рекой центральную улицу Ленина. Последнюю с двух сторон обрамляют: улица Восстания 1905 года, затем улица Революции и улица Свердлова. Соединительным мостиком меж «двух революций» служит переулок Казарменный. Венчает все это великолепие революционности, от которой Александров был в стороне, стадион «Коммунар».
Но чем дальше от станции, тем спокойнее и тише движение. Тем мягче, приглушеннее звуки, хотя центр Александрова с дежурным Ильичом на гранитном постаменте, магазинами, кафе и колхозным рынком еще впереди. Да и название улиц носит подчеркнуто-историческое название: Стрелецкая или, к примеру, Мичуринская.
Кажется, что жизненный ритм центра города определяется местным автотранспортом, в неторопливой задумчивости взбирающемся на холмы и со сосредоточенностью проказника на санках спускающемся с оных.
Здоровью старых автобусов противопоказана спешка.
В стороне от центральной магистрали города отрешенность жизни еще более наглядна.
К ней располагают местный парк культуры и отдыха, и магазин «Хороший», возле которого, согласно городским апокрифам, не редко пропадают не самые плохие марки автомобилей.
Домики здесь все больше купеческие двухэтажные или деревенские – с наличниками и заборами, которые большей частью загораживает от сглаза по-старчески скрипящее крыльцо и две-три из-под снега сиротливо торчащие хворостины.
Но снег и вообще белый цвет удивительно к лицу Александрову. Его побеленным мезонинам, седым усам важного батюшки, торопящегося на литургию в Свято-Успенский женский монастырь. И местному Тузику, который выдыхая из пуговичных ноздрей морозные калачи пара, рифмует их с колечком своего хвоста. Его гордо высунутый изо рта розоватой докторской колбасой язык, красноречиво свидетельствует о непреходящей ценности и таинственной важности уклада жизни Слободы, ставшей городом в 1778 году.
Где-то здесь, по соседству с военкоматом, на улице Военной - ветхий дворик о трех избах. Тут с 1915 по 1917 год Анастасия Цветаева, вышедшая замуж за инженера Минца, снимала дом, а Марина с мужем приезжали к ней погостить.
Уже шла война, страну пучило революцией, но благостный покой посетил этот двор, и Марина, бредившая стихами, написала:

Мне нравится, что вы больны не мной.
Мне нравится, что я больна не вами.
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими шагами…

Тяжелый шар земной в 1917 году выскользнул из-под ног Минца, но строки дышат негой. И она растворена в морозном воздухе.
Собственно тому, что гордо именуется «Литературно-художественным музеем Анастасии и Марины Цветаевых», принадлежит две покосившееся избы. И то, как-то не все целиком, а по частям. Жилой внутренний двор, с бельем на веревке, поделившей его на неравные половины, словно свидетельствует о том, что хозяева где-то здесь. Все признаки жизни: поленница с воткнутым топорищем, кадка со снегом, чья-то обувь, - на лицо. Вот-вот, кажется, из-за угла нервным размашистым шагом, словно подбирая ритм для своей неровной строки, выйдет Марина Цветаева. Но… появляется из-под крыльца и тут же исчезает рыжая кошачья морда. А из маленьких, вросших в землю сеней, показывается громоздкая фигура хозяина музея.
Даже если вы осведомлены о жизни и творчестве Цветаевой, все же советую разыграть из себя сцену недоумения, чтобы не обидеть хранителя небогатой коллекции.
Выше я упоминал о том, что провинциализм, освященный огненной водой легендарных преданий, порой отображается на физиономиях и преломляется в характере местных интеллектуалов весьма специфической спесивостью. Ей можно и нужно немного подыграть, чтобы спустя минут двадцать она уступила место гостеприимности и добродушию. Иначе, вас ждет отчуждение.
Причем, что удивительно: отчуждение это, словно по цепочке, волшебным образом передается от людей к предметам окружающей действительности и даже целому пейзажу. И вот уже река Серая, минуя которую, вы направляете стопы в знаменитый Свято-Успенский монастырь, сердито перекатывает свои волны. Небо над белокаменным Троицким собором хмурит свои зимние брови. И монашки, облаченные во все черное, однако, с мобильным телефоном в сухой руке, смотрят на вас недоверчиво.
Свято-Успенский женский монастырь, словно печать ангела, запечатленная в 17 веке на челе Александровской Слободы. Печать строго прямоугольная с витиеватым узором, выплетенным из крестов, куполов, орнаментом белокаменного резного киота с фреской Покрова Пресвятой Богородицы, граненной грифельной грацией Распятской церкви-колокольни, кельями трапезными, крепостными стенами и башнями.
Стыдливость монашек, которые опускают глаза долу, сообщает вашей походке неловкость, в которой быстрый ритм ходьбы уступает место плавности и созерцательности. Умягченная нежностью белого цвета, символа чистоты и зимы, величественная красота Троицкого собора, вливает в вашу суетную душу ощущение лампадного тепла и ничтожности всего того, что осталось за стенами монастыря.
Собору 16 века по наследству от эпохи достались две уникальные медные двери, вывезенные Иваном Грозным из Новгорода и Твери. Здесь погребены сёстры Петра I Марфа и Феодосия. Но, жизненные бури, кажется, давно отшумев, разбились о неприступную крепость белокаменных ставен, крепостных валов и кротость ликов.
Дальним эхом шумит дорога. В Серой бледной тенью отражаются храмы и купола; крепостная стена, словно пограничье, распределившей земное и небесное на две неравные доли: земная - с неизменной сочной пестротой красок и небесная - как будто с эфирным, не ярким, но голубым сияньем.
В Александрове есть все атрибуты Лесковского «Чертогона». Когда Свято-успенский монастырь, словно ангел, остается у вас за спиной, по правую от вас руку радостным всхлипом входных дверей встречает посетителей магазин местного ликероводочного завода, как не сложно догадаться – «Александровский».
Вот тут-тот и может начаться, при желании, та часть хождения по городу или вхождения в город, которая у Лескова, предшествует покаянной молитве перед Всеблагой – разгульная. Ведь слава водки «Царский выбор» и прочих наливок выходит далеко за пределы города. Не даром в Москве их нет. Объясняется это загадочное обстоятельство весьма просто: столичный алкогольный рынок вряд ли составит конкуренцию по качеству провинциальным целовальникам.
Однако, все же главное в этом вопросе не переусердствовать. Трезвый взгляд на привычные вещи в сопровождение обязательно квашенного в бочке огурца, скрипучего и духовитого, укореняется в вашем организме сразу же после первой.
Москва представляется вам сосредоточием всех бед, которые преследовали вас до Александрова и тащились серой поземкой за багажником вашего авто.
После второй вас посещает неизбежное желание поселиться здесь в домике с резными наличниками, собачьей конурой и яблоней во дворе. И петь сочным тенором под гитару песню о загубленной молодости.
Свежий морозный воздух вдыхает в ваши мехи дух бунтарства и тоски. И душа уже рыдает гитарной струной.
После третьей у вас появляется ощущение, что вы оставили в Александрове свое сердце. И никак не можете его отыскать.
На самом деле его просто украли. Эти белые стены монастыря. Эта провинциальная нега и нежность во взоре того самого Тузика, сопровождение которого можно уподобить Вергилию у Данте в Раю.
Украли и уже не отдадут никогда. Не даром в гербе города на всякий случай имеются и тиски.
Успокойтесь. И оставьте сердце ваше здесь. В Александрове. Поверьте, ваш выбор будет поистине царским…