взгляд и нечто
На лавочке
время, come on!
Александр Панченко :"Вера - это культура."
|
На лавочке
(сценка)
Вокруг машины и люди куда-то бегут. Суета. Облака косматыми прядями, словно речная трава, по небу плывут. И тихими шагами ковыляет с палочкой, ни на кого не глядя, ворчливое время в старых заштопанных валенках.
Сядет человек на лавочку, возле дома, отдохнуть. А время вдруг на него посмотрит угрюмым взглядом. И задумается он. О своем задумается. Но как будто бы обо всех и обо всем сразу.
И жизнь тут же замедляется. И шум исчезает…
На лавочке мама с сыном. Хотела дочку. И имя уже придумала. Катя, Катюша, Катерина. Но Бог дал сына. Мальчик тоже, конечно, хорошо. Но только вот тревожно как-то. Не спокойно на душе.
Когда муж с охапкой мокрых ромашек пришел в больницу, пожилая нянька, повидавшая на своем веку и мам и детей, неожиданно у выхода перекрестила ее. Мамаша смутилась. А муж и папа теперь на радостях сунул няньке в теплую ладошку мятый червонец. Так положено.
А сын в это время спал. И не ведал, что жизнь его с этого момента уже измеряется не только днями, месяцами, годами, но и в рублях.
Вот он немного подрастет. И маме надо будет покупать ему новые ползунки, распашонки, пинетки, колготки.
Потом он пойдет в детский сад. Снова траты. Не успеешь оглянуться, как уже пора собирать в школу. Раскошеливайся. Вот список: костюмчик, бордовый пиджак и черные брючки, ботинки, портфель, пенал, карандаши, ручки, тетрадки, учебники. Сдавай деньги на охрану, на уборщицу, на курсы английского, на походы, на День учителя, на Новый год, на выпускной и так далее.
А как окончит школу, и если не поступит в институт, то заберут ее сына в армию.
За спиной у матери с сыном спины военных, как будто кто-то специально сюда подсадил. Как будто знал, что наступит срок и мать отдаст своего сына Родине. А взамен его жизни мама получит бессонные ночи ожидания, седину, слезы, редкие письма: “Мама, не волнуйся, у меня все хорошо!” и фотку.
Вот ее сын в новой, не по росту, военной, пятнистой форме стоит на плацу и его большие, такие родные, уши торчат из-под пилотки. Он торжественно принимает присягу.
Его жизнь теперь казенная. И ей теперь его одевать и обувать не нужно.
Господи, - просит она, - хоть бы не в Чечню! Мама своего сына почему-то думает, что Чечня эта будет вечно.
Она закусила губу, вспомнив, как по телевизору показывали женщину, к которой вместо ее мальчика приехал цинковый гроб. И она выла в голос, совсем по-звериному. А камера все лезла и лезла, и заглядывала ей в лицо. Холодная, как оптический прицел снайпера, камера. И одна на один со своим горем мать…
В это время сын открыл глаза и проснулся. И в его синих глазах отразилось небо, косматые пряди облаков, ветки деревьев. И мама. Он улыбнулся ей и снова задремал, убаюканный ее ласковыми руками. С тихой улыбкой радости на маленьком личике. Так, наверное, улыбаются ангелы.
Есть такая икона Владимирской Божией Матери. И там Сын тоже слева от матери. И мать такая же задумчиво-печальная. Но только с венцом.
А венец есть у всех земных матерей. Просто пока растут ее дети, он не заметен.
Время остановилось, словно с небес спустилась Покровительница и присела отдохнуть на лавочку. Возле дома…
Но время уйдет. И ветер по ветру разметает его следы. Ее сын вырастет. И его поглотит взрослая жизнь. Но это будет потом. Не хочется об этом думать…
Не торопись, время, постой, повремени… Ведь покуда Он у Нее на руках, с Ним ничего не случится…
в начало...
ВРЕМЯ, COME ON!
Призрак бродит по России… Один мой знакомый сказал мне по секрету недавно, что, мол, первым русским коммунистом был поэт Некрасов. Это он зашифровал в заглавии своей поэмы название ячейки будущего общества: кому на Руси… – коммуна!
И вот я подумал: а вдруг не призрак? Оно, конечно, коммунизм похерили, научно-фантастический роман Ленина "Государство и революция" сдали в макулатуру, с 91 года учредили демократию и пошли веселою хохочущей толпою в светлое капиталистическое завтра. И совершенно напрасно. Потому как сердце-то по-прежнему тревожно бьется в груди. Оно (сердце), с молоком матери впитавшее в себя пионерские гимны, образ кудрявого ангелочка на пятиконечной звездочке, демонстрации, красные флаги, галстуки и брезжащий в сиреневой дымке коммунистический рай, и не очень разбирающееся в политической обстановке, требует от современного момента ответа, что у нас сегодня на дворе: демократия или может все же уже коммунизм? Вот в чем вопрос!
Испуганному революционным размахом и железной поступью нового советского государства западному обществу тоже в свое время очень хотелось узнать, что это вообще такое – новый русский коммунизм и как с ним уж если не бороться, но понимать его или не понимать. И ответ на этот животрепещущий вопрос попробовал дать один из самых популярных и известных на Западе русских философов – Николай Александрович Бердяев в своей книге "Истоки и смысл русского коммунизма".
Книга эта впервые была опубликована на английском языке в 1937 году и предназначалась для тамошнего обывателя. У нас она вышла в 1990 году в издательстве "Наука. Перечитывая сегодня Бердяева и критику им истоков и смысла русского коммунизма, как-то невольно вдруг ловишь себя на почти кощунственной для либералов, демократов, а главное – пламенных коммунистов мысли: коммунизм, о котором так долго говорили большевики, кажется, уже наступил! Или наступает. И наступает с той стороны, откуда его совсем не ждали. Справа.
Заглянем туда, куда звали нас горны, комиссары в пыльных шлемах и манитористы. Ленин в своем пророческом триллере "Государство и революция" писал о том, что государство, как аппарат созданный для подавления пролетариата буржуазией, в коммунистическом обществе должно отмереть. Тут даже не обязательно лезть и штудировать книгу Егора Гайдара "Дни поражений и побед", достаточно выглянуть в окно, чтобы понять: государство как таковое у нас если и существует, то скорее всего в Кремле, когда туда его привозят или чаще всего в телевизоре, сурово жующее желваки. А так свободные, никем, кроме собственной совести, не угнетенные, граждане предоставлены сами себе. И претворяют в жизнь коммунистический принцип: от каждого по способностям – каждому по потребностям.
Частично реализуется мечта Ленина, высказанная им в работе от 5 ноября 1921 года - "О значении золота теперь и после полной победы социализма": "Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира". Предшественник Ильича по части построения светлого будущего Томас Мор в своей "Утопии" четыре с полтиной века тому назад тоже не обошел вниманием этот животрепещущий вопрос: "Из золота и серебра не только в общих дворцах, но и в частных домах - повсюду делают они ночные горшки и всякие сосуды для нечистот".
Ну что же, сказка становится былью. Унитазы из золота перестают быть мечтой. Не везде еще. А в отдельно взятых элитных квартирах и сортирах. Но и Ленин не обещал, что золотые унитазы будут скоро и у всех.
Ленин, а вслед за ним Бердяев пишут: "При социализме отомрет всякая демократия. Первые фазисы в осуществлении коммунизма не могут быть свобода и равенство". Но наличие у нас демократов как раз и не говорит о том, что у нас демократия. А если все-таки демократия, то легко поменяв местами диктатуру пролетариата на диктатуру капитала, мы снова выходим к исходному пункту нашего путешествия - назад к будущему.
Да, совсем забыл. Свобода и равенство, которых у нас - хоть отбавляй, свидетельствует о том, что переходный период по строительству коммунистического общества входит в завершающую стадию. Впрочем, у Бердяева по этому поводу есть тревожащее душу замечание: "Переходный период может затянуться до бесконечности". Этого нам еще не хватало!
Теперь – о кадрах. Сегодня, слава Богу, уже можно и не дискутировать на тему, кто у нас хозяин жизни. И вот какой портрет молодого строителя коммунизма рисует Бердяев, увидевший и ощутивший его приход до своего отплытия на знаменитом писательском корабле в 1922 году: "Появился новый тип милитаризованного молодого человека. В отличие от старого типа интеллигента, он гладко выбритый, подтянутый, с твердой и стремительной походкой, он имеет вид завоевателя, он не стесняется в средствах и всегда готов к насилию, он одержим волей к власти и могуществу, он пробивается в первые ряды жизни, он хочет быть не только разрушителем, но и строителем, и организатором. Только с таким молодым человеком из крестьян, рабочих и полу-интеллигенции можно было сделать коммунистическую революцию". И дальше: "Произошла метаморфоза: американизация русских людей, выработка нового типа практика, у которого мечтательность и фантазерство перешло в дело, в строительство, техника, бюрократа нового типа".
Кстати, на это намекал и другой утопист ХХ века - Андрей Сахаров, говоря о "социально-экономических и идеологических изменениях в направлении сближения (конвергенции) капиталистических и социалистических систем". В его статье "Гипотеза о техническом облике будущего" по сути показана модель будущего коммунистического общества: "На "Рабочей территории"… люди проводят большую часть своего времени, ведется интенсивное сельское хозяйство, природа полностью преобразована для практических нужд, сосредоточена вся промышленность с гигантскими автоматическими и полуавтоматическими заводами, почти все люди живут в сверхгородах", в центральной части которых многоэтажные дома-горы с обстановкой искусственного комфорта – искусственным климатом, освещением, автоматизированными кухнями, голографическими стенами-пейзажами" и т.д.".
Впрочем, зачем далеко ходить в будущее и, пронзая пространства и миры, тревожить тамошних обитателей нашим неожиданным появлением на машине времени с перекошенными от умиления (кстати, возможно, миллениум произошел от умиления?) лицами. В Москве и Санкт-Петербурге давно построены такие дома-горы с автономной, отгороженной от мира, системой жизнеобеспечения: детскими садами, искусственным климатом, супермаркетом, и стенами- пейзажами. Правда не всем жилье в таких домах еще по карману. Но это и не важно. Главное, что они у нас уже есть!
Ну и для того, чтобы вас окончательно убедить в том, что мы живем при коммунизме, не таком, однако, о каком когда-то мечтал Ильич, Мор и Сахаров, но что получилось, то получилось, обратим свои взоры на литературу.
"Коммунизм есть исповедание определенной веры, веры противоположной христианству. Вся советская литература утверждает такое понимание коммунизма. Коммунисты любят подчеркивать, что они противники христианской морали, морали любви, жалости, сострадания". – Писал Бердяев, глядя на нарождающийся со скоростью движения снежной лавины класс литераторов. Об этом же можем сказать и мы, оглядывая сегодняшние книжные прилавки магазинов.
В подражание Ильичу можно даже попробовать вывести и формулу настоящего коммунистического общества: коммунизм - есть капитализм плюс советская власть! И то и другое у нас вроде бы в наличие. А значит – добро пожаловать в рай!
Come on, everybody!
в начало...
АЛЕКСАНДР ПАНЧЕНКО: "ВЕРА- ЭТО КУЛЬТУРА!"
Не стало академика Александра Михайловича Панченко. Лет
пять тому назад мне посчастливилось взять у него небольшое интервью. Тогда в
поисках Александра Михайловича в Пушкинском Доме я наткнулся на его бронзовый
бюст – аккурат напротив кабинета с табличкой «Академик А.М. Панченко». Но при
ближайшем рассмотрении бронзы на ней обнаружилось пенсне и невесть откуда
взявшаяся табличка «Антон Павлович Чехов». Есть в облике русского интеллигента при всем разнообразии
типов и особенностей какая-то общая родовая черта: нечто такое неуловимое в одежде, в том, как она сидит, в жестах, в умении вести речь и даже молчать. И Панченко был из этой породы. Мне кажется в нем, как сказал бы Чехов, все было хорошо. И ясный ум историка, и облик этакого добродушно ворчащего дядьки, не бесхребетность, но мягкость, умение выслушать собеседника, что к сожалению в последнее время прочти исчезло, и отсутствие апломба, как осознание своей силы, и даже его борода. Какая-то полураскольничья, полуакедемическая, замечательная русская борода.Такое ощущение, что с исчезновением известного филолога, специалиста по древней русской литературе, автора и ведущего передач о русской истории, академика, русская культура окончательно осиротела. Собственно об этом и был наш разговор, на который он согласился удивительно просто: «Приезжайте».
- Александр Михайлович, за перемещением вас по телеканалам трудно уследить. Вы то появляетесь в сетке вещания, то вдруг исчезаете. Есть надежда увидеть в вас со своей передачей на одном из центральных каналов?
- Вы знаете, сейчас же это никому не нужно. Телевидение пало. Как пала нация. Как… все пало. Они теперь песни поют и играют в наперсток. Ну пожалуйста, пусть играют. Только зачем часами отнимать у нас время? По-моему, публика ото всего этого уже устала…
- У вас как у знатока русской, истории, литературы, цивилизации нет ответа на традиционный русский вопрос, что нам делать? Или, как писал Чаадаев, наша цивилизация – пример окружающим, как жить нельзя?
- Еще на заре славянской культуры кем-то из тогдашних ученых мужей было отмечено, что Господь разделил дарование по нациям. Очень умно, кстати. У ассиро-вавилонян – астрология, у египтян – геометрия, у греков – риторика. А мы, что, славяне? А нам Он дал литературу! У греков алфавит слагался столетиями, если не тысячелетиями. А у нас его, бах! – Кирилл и Мефодий взяли и сделали. Хорошо сделали.
Мы не способны, я в этом уверен, к юриспруденции и к экономическим наукам. Что и доказывает наше теперешнее положение. Вот у них был Адам Смит, Рикардо. А русские выдумали один экономический закон. Называется он – основной экономический закон социализма: неуклонное повышение благосостояние трудящихся! Мы – не плохие. Мы просто не способны. Давайте это осознаем и пошлем учиться, причем не так по-дурацки…
- Вот посылали же Егор Тимурыча в Гарвард…
- Ну, знаете, учиться-то тоже надо уметь. Гарвард – для них, а не для нас. Ты должен думать – а как к нам-то все это приспособить. Вполне возможно, что надо ото всего этого учения отказаться. Вот смотрите. Налоги никто не платит. Мой друг, директор русской службы «Свободы», приехал. Заходит ко мне. Открываю почтовый ящик. Там какая-то бумажка. Налоговая инспекция прислала. Я взял ее и выбросил. А он мне: «Ты что? Я в Америке все записываю, плачу…». А я ему: «Тут порядки советские, дурила. Америка – это Америка. А Россия – это Россия. Не пойду и все. И больше не пришлют!»
Или вот пошел мой друг в налоговую инспекцию (я, кстати, тоже позже все-таки сходил и заплатил). Живет он бедно, как и все писатели. Что-то вспомнил, написал. Там сидит барышня. И он говорит: «Я вспомнил». – «Честно?» – «Честно». А она ему: «А у нас сумма меньше, чем у вас, другие данные». Так что же мне, говорит, делать? Она отвечает: «А вы бросьте это…»
Комедия! Так что все это надо учитывать и действовать по обстановке. Что меня волнует сейчас, так это наша легкость, с которой мы отказываемся от наших древних привычек. От своей кухни. Вот – пицца. А почему – не пироги с капустой, кулебяка, расстегаи, оладьи и т.д.? Где, к примеру, наше замечательное льняное масло? В нас сидит какая-то смердяковщина. Наступление на привычки обывателя меня всегда оскорбляло. История, в конце концов, не только парад Победы, блокада Ленинграда и т.д. История – это то, что я привык делать, кушать, как вести себя. Хотел жене подарить беличью шубу (государственную премию получил, а так, с чего дарить-то?), так у нас уже много лет нет беличьих шуб. Раньше беличья шубка была одной из самых дешевых одежд. Смех… У нас должны быть нормальные развлечения, опять же связанные с русской традицией: лапта, а не бейсбол и т.д.
Горе в том, что сейчас нет никакой приходской жизни. В церковь зайдешь – полмиллиона народа. А приход должен быть – 150 человек. Чтобы все друг друга знали. Ведь это очень важно. Он, к примеру, киллер. Ах, ты – киллер? Причастия у батюшки не получишь и т.д. Большевики пытались заменить приходскую жизнь собраниями .Конечно, замена была кисловатая, но что-то было. Они делали это глупо. Были какие-то персональные дела, моральный облик…
- Что творится сегодня с Пушкинским Домом?
- Что касается Пушкинского Дома, то он пока держится. Хотя я должен вам рассказать очень страшную историю. К нам приезжал как-то Константин Натанович Боровой…
- Уже страшно…
- Директор позвонил. Приезжай. Я говорю: «Не приеду. Я – не манная каша. Я могу и…» В общем – способен на резкие поступки. Тот спрашивает: «А как вы живете?» Как, говорят, живем, ясно – как, как все, так и мы. Кое-как… А чего же, говорит, не продадите что-нибудь? У нас же все есть. Не только рукописи. Хотите нотный автограф Моцарта? – Тоже есть. Баха? – Пожалуйста.
- На самом деле – организовали бы аукциончик…
- Да, кинжал Лермонтова можно «толкнуть», все равно он у нас – «валяется» и т.д. Директор говорит: «Очень хорошая идея, Константин Натанович!» А потом позже мне: «Я не нашелся, что ему ответить…» А я говорю: «Я нашелся бы, я бы ему пинка…»
За все историю Пушкинского Дома были только две пропажи! Антиленинские частушки – первая. Вторая – в 42-м году, в страшный голод. У нас был такой экспонат – сноп пшеницы, подаренный крестьянами села Карабиха Некрасову. И вот сотрудники телеграфировали директору в Казань – можно ли намолоть и съесть? И он дал телеграмму: «Валяйте, ребята!» И 31 декабря съели. Это был новогодний ужин!
А то – продать? А что? Если такая пьянка пошла, то начнем с музеев. В Горном институте, к примеру, потом перейдем к Академии художеств, к Кунсткамере. Раскинемся. 200 лет будем пить! Как же это, товарищи? Ведь это все не наше. Мы просто приставлены к нему. Это – национальное достояние! Все пропьешь – ничего не останется…
Может быть, одна из самых роковых проблем для России – это дурацкая религиозность. Русское такое легковерие. Ко мне, например, приходят свидетели Иеговы. Я не бог весть там какой верующий. Православный человек, крест все время носил и сейчас ношу, естественно. Меня бабушка, прабабушка учили. Что от меня еще требуется? Вера – это ведь не только догмы и обряд. Вера – это культура.
Или взять кришнаитов. Ну, какие они кришнаиты? Возле Казанского собора они у нас с бубенчиками что-то там такое выписывают. Стыдно это все…Это неотесанность наша такая. Об этом тоже очень важно знать – почему неотесанность? Неотесанность – завоевание советского времени. Так сложилась судьба нашей деревни, лагеря, террор – трагедия, но это наиболее болезненная. Как Лев Николаевич Гумилев говорил, вот так держите полный чайник в руке, рука чуть дрогнула, вода пролилась, вот вам и революция. Уничтожение крестьянской Руси – вот что самое страшное! Потому что крестьянин, пока он живет в деревни, он на своем месте. Это еще Глеб Успенский отмечал. Как только в город приезжает, он спивается. Возвращается, все опять по-старому. Самое жуткое то, что крестьяне, Ельцин, например, или там Хрущев, вот они приезжают в город с сознанием универсала. Крестьянин же гораздо лучше погоду предсказывает, чем телевидение, Метео-ТВ. Он примет и теленка у коровы, и ребенка у жены, если уже на то пошло. Избу может построить. Он обязан это делать. Жизнь такая. И вот они с этим универсалистским сознанием, с универсальной культурой приезжают в город. А в городе только профессионалы. Вот смотрите, все идут на красный и едут на красный. Это все – крестьяне! Потому они и идут, как лошади ходят, у них там не обращают ни на что внимания. И вот крестьянин начинает учить людей, как стихи писать, как не писать. Картины. Эрнст Неизвестный стоит, а он: «Это кто – педераст что ли?» Неизвестный лучше знает, как писать и ваять, он – профессионал. Когда они станут в городской стороне горожанами, тогда, может, что-нибудь получится…
- Кстати, о неотесанности. В стародавние времена неотесанных секли. Мне кажется, что нынешний премьер хорошо смотрелся бы с хлыстом, устраивая публичные наказания провинившихся министров…
Ну, сечь, может быть, не в прямом смысле слова, но высмеять. Они хотя бы стали числительные количественные склонять. Например, недавно выступает Руцкой. Он летчик. С летчика, конечно, какой спрос? Но все-таки - губернатор. «Надо мной никто никогда не довлел!» Довлеть, через «о» разумеется, откуда ему знать это слово? Он ведь тоже деревенский. Курянин! Довлеть в родстве со словом «довольно». Вот если бы мы с ним сели с бутылкой и закуской. Я бы ему сказал: «Руцкой, довлеет тебе 100 грамм?» Он бы ответил: «Нет, не довлеет. Мне довлеет 150!» Ну и отлично. Вот и научился бы…Ведь это оскорбительно!
Или еще пример: «В мой адрес поступил телефонный звонок…» Почему не сказать: «Мне позвонили по телефону»? Ведь это так просто. И короче. И все понятно.
А вот это – комплекс русской неполноценности: мэры, губернаторы, всякие там вице, премьеры? Ну почему? Витте был председателем кабинета министров. Он же нормально разговаривал.
Я был на приеме в Кремле и одни официант говорит все время: «Ай эм сорри, ай эм сорри…» Я ему: «Брысь отсюда!»
А эти все названия? Сначала написали «вавилон» латиницей, потом им подсказали, что получается – «бабилон»!
- Может быть, развал государства произошел и от неправильного словоупотребления. Вспомнить хотя бы горбачевскую речевую «кашу». Все началось с распада слова?
В общем, это сыграло свою роль. Развал государства начался с «гэканья». Это признак того, что юг победил север. Ведь «гэканье» в свое время вошло в такую моду, что, к примеру, товарищ Лигачев, который из Сибири откуда-то, и он тоже «загэкал». Приспосабливались они. Начальство «гэкает» и они «гэкают». А Гоголь ведь не «гэкал».
Или вот развал государства – «нечерноземье»! Как же так? Я – питерский. По матери – псковские корни. Отец, правда, с юга. И я, значит, - «не». Мы на вас смотрим, вы какое-то там «нечерноземье». Вы – нелюди. Вы – не глиноземье, не подзол. Как вас еще называть-то?
Мы стали чужаками в своей собственной стране. И не случайно у нас насчет Ломоносова (образования – прим. И.М.) плоховато. Ломоносов-то с севера пришел. А север – пустой, холодный и голодный…
Беседовал Игорь Михайлов.
в начало...
|
