Если честно, то о современной литературе все меньше хочется говорить. Все больше хочется молчать. Почти также, как в доме повешенного говорить о веревке.
Еще меньше хочется ее читать.
Досуг ли разбирать, хорошим человеком был усопший или нехорошим, ежели его больше нет. А есть какие-то тусклые воспоминания о том, сколько он получил или не дополучил литературных премий. Как будто качество литературного текста зависит от удельного веса лауреатских званий.
Еще каких-то лет двадцать тому назад может быть и зависело. Книги советских писателей выходили почти автоматически. Потом на место советских писателей пришли голодные и злые, униженные и оскорбленные диссиденты, антисоветские писатели. Страна бурно расплевалась с тоталитаризмом. И теперь книги антисоветских писателей выходят на автомате: Василий Аксенов, Владимир Войнович, Виктор Ерофеев и т.д.
Каждая новая книга Василия Аксенова сопровождается шумной бурей в стакане воды, издатели оповещают город и мир о выходе в свет «бестселлера». Аксенов с легкой тургеневской грустью, почти как «барин из Парижа», приезжает в «отечество», дает, позевывая и покашливая от «горького дыма» интервью, потом уезжает обратно греть старые кости и писать очередной бестселлер. А о романе тут же забывают, легонько попеняв «мастеру», что «Москва-ква-ква» или «Редкие земли» стали событиями литературного процесса, но, увы, не литературы.
Зато по первому каналу крутят бесконечный и заунывный, как ночной кошмар, сериал «Московская сага».
Впрочем, справедливости ради, стоит сказать, что Аксенов это - лейбл. Некий промежуточный окололитературный продукт, нечто среднее между модной маркой штанов и героем ушедшей в небытие эпохи, какой-нибудь вышедший на пенсию и остепенившийся Павка Корчагин.
В холку Аксенову жарко дышит довольно плотная стая в составе Димы Быкова, Людмилы Улицкой, Александра Кабакова, Александра Проханова, Ольги Славниковой и других литературных волков и крокодилов.
Кандидатов в пророки в своем отечестве разводят в больших аквариумах литературных премий, от Нацбеста до Большой книги.
Говорить об этом тоже не хочется. Потому как и тут приблизительно все ясно. Причем, всем. Даже самим участникам красочного театрального действа.
Скажешь, в примеру, Дима Быков. И все – ясно.
Что тут еще говорить? Кому и что доказывать?
То, что о Диме Быкове говорят, как о «большом» писателе – это уже не курьез, а диагноз. Поэтому ограничимся минутой молчания в память о том, хотя может быть и не таком уже и благословенном, но - времени, когда были все же писатели, а не «баба на чайник», увеличенная до размеров «Большой книги».
Далее идет некий литературный планктон, творчество которого, как правило, возбуждает в толстых литературных журналах вялотекущие и маловразумительные дискуссии.
Это – серая, безликая масса является необходимым элементом литературного процесса, этаким бетонированным фундаментом для пьедестала, на который взбираются лишь единицы. На всех славы и денег, как правило не хватает. К тому же слава – штука скоропортящаяся и переменчивая. На ее упаковке отчетливо, да и то не всегда, видна дата изготовления, а цифры срока хранения стерлись за ненадобностью.
Вот несколько лет тому назад Букера присудили Олегу Павлову. А кто сейчас помнит за что, а, главное, кто-нибудь читает это?
Вряд ли. Поэтому литературное пространство наполняют этакие призраки потухших звезд, старые пыльные остовы динозавров в палеонтологическом музее.
Пелевин, Сорокин, Виктор Ерофеев…
Вряд ли кто-то помнит первого лауреата премии Букер. Хотя можно в интернете, как из проруби, выудить его имя. Оказывается это - Харитонов.
Что такое Харитонов, зачем Харитонов?
Или кто с первого раза назовет имя первого лауреата премии Национальный бестселлер? Кто он, этот неизвестный солдат невидимого фронта? Что он пишет? И, главное, зачем? Важно ли это нам знать или не важно?
На книжных полках скопилось такое количество, простите, дерьма, что иной раз хочется, чтобы он, этот литературный процесс, на немного притормозил.
Ведь это - огромный по тяжести и объему пласт современной литературы, которою практически никто, за исключением самих господ сочинителей и пары-тройки критиков, не читает.
И все это заслоняет от нас подлинную литературу, которую читать просто необходимо. Кто, к примеру, что-нибудь слышал о таком писателе, как Борис Лазаревский?
Думаю, что полтора специалиста-филолога И все. Зато все теперь знают, что есть такое существо - Дима Быков.
А зачем нам это знать?
Мощный прирост ненужной и просто плохой литературы не такое уже и безобидное дело.

У нас то и дело, к месту и ни к месту приводят выражение «Пушкин – наше все». Известный обрывок предложения из статьи Аполлона Григорьева «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина».
Статья эта появилась в «Русском слове» в 1859 году. Полностью это предложение звучит так:
«А Пушкин – наше все: Пушкин – представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другим мирами. Пушкин – пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, - все то, что принять следует, отбрасывающий все, что отбросить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами, набросанный образ народной нашей сущности, - образ, который мы долго еще будем оттенять красками». Скажите, кто из вышеперечисленных подходит под это определение, хотя бы в какой-то степени?

А может эти люди есть на другом фланге? В стане «патриотов», которые в отместку либералам выдумывают и регулярно присуждают свои премии?
И тут – одни призраки и упыри!
Современная литература особенно в канун Рождества напоминает кошмарный или страшный сон, который, словно творится в голове домоуправа Никанора Ивановича Босого из романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».
Напомню на всякий пожарный, что Никанору Ивановичу снится сон, события в котором проистекают в тюрьме-театре. Никанор Иванович, вызванный на сцену, произносит свой монолог о «подброшенных чертями» деньгах, клянется Всевышним, но, в конце концов, проваливается.
Кстати, Борхес полагал: сны – это беллетристика. «…вероятно, мы продолжаем сочинять сон и в момент пробуждения, и во время пересказа».
Получается, что исхода нет. Спим ли мы, пробуждаемся, а литпроцесс идет себе и идет. А может и вправду хватит уже писать-то?

Давайте в следующем году сделаем перерыв. А Большую книгу надо присудить небольшому роману Набокова «Прозрачные вещи».
За что? За то, чтобы его лишний раз перечитали и обсудили!
Согласен, не лучший роман Набокова, к тому времени уже давно, словно бабочка, выпорхнувшего из своего прежнего псевдонима – Сирин. Скорее это - роман американского писателя русского происхождения. К слову сказать, дискуссия на тему о разнице между Сириным и Набоковым не такая уж и надуманная, но довольно-таки праздная. Чем, собственно, и замечательна. Поскольку спорить тут можно до посинения одного из ваших собеседников, зажатых вами в стальной зажим неопровержимых доводов в пользу того, что Набоков – это не Сирин. Или наоборот.
Вообще же, чем больше цифр, озаряющих в темноте искаженное от неумеренного потребления нумерологической символики ваше лицо, и фактов вы обрушите на собеседника, тем лучше. Начните с того, что роман «TRANSPARENT THINGS» закончен одним из авторов (раздвоенность естественная среда, в которой обретаются Набоковские герои, к тому же вы еще не пришли к общему знаменателю, объединяющему Сирина и Набокова в одно лицо) 1 апреля 1972 года. 1 апреля родился Гоголь.
Как это: ну и что? Гоголь просвечивает в Набокове, за какие бы псевдонимы он от него не прятался.
Кстати, один из вариантов перевода названия романа – «Просвечивающие предметы». Однако с таким же успехом можно утверждать, что сквозь романы Набокова просвечивают и прочие одушевленные и неодушевленные предметы вроде поезда. Эта особая, чуть холодноватая, система Набоковской подсветки предметов, фокусирование оптических возможностей его глаза на одной детали, все признаки которой один к одному совпадают с отраженным в зеркале ночным столиком в вашей спальне или чистилище вашей души, куда заказан путь любому из смертных, кроме него, и делает предметы прозрачными. А вас - беззащитными и сирыми.
Набоков – прямо-таки какой-то черт за вашей спиной, подсушивающий и скрупулезно фиксирующий ваши потаенные помыслы и ощущения. А стало быть – немножечко Гоголь. И поэтому вам гарантировано мучительное недоумение от чтения таких вот пассажей: «…и купил хороший серый свитер с высоким горлом и с крохотным, очень красивым американским флагом, вышитым прямо под сердцем»?
Разумеется, что красивый американский флаг любовно вышил под сердцем сам Набоков, сквозь которого просвечивает американец, гордящийся своими национальными символами. По мне он, флаг, тем более, американский, здесь уместен не больше, чем топор. Но раз его поместил сам Набоков, то пусть его. Было бы еще глупее, если бы на месте американского флага оказался советский. Или российский. Страны, где он родился, уже не было. Американский флаг здесь сродни якорю. Им пытаются зацепиться за литературу, на языке которой роман и был опубликован. И издан. А оптимальная форма его бытия в окружающей действительности в качестве бестселлера гарантирует его автору средства к существованию. Короче говоря, не продается вдохновение, но можно… и т.д.
Наша же литература – нечто неуловимое и скользкое. Не даром, наверное, Георгий Адамович, которого Набоков недолюбливал, и Адамович платил последнему той же монетой, написал в одной из своей лучших книг – «Комментарии»: «Россия – страна промежуточная». Если это так, то что же такое ее теперешняя литература?
Что это?
А?
И не лучше ли ей в следующем году благополучно со всеми своими премиями и славными деятелями провалиться в тартарары?
Провалиться, чтобы с нового года, а лучше всего с понедельника - начать все заново…