Виктор Ерофеев. Страшный суд. М.: ZeбраЕ. 2001. 526 с. тираж 10 000 экз.
Виктору Ерофееву не повезло дважды. Первый раз, когда он стал писателем, второй раз, когда он подписал свои творения фамилией, ставшей к тому времени легендарной – Ерофеев.
Вообще-то, повторять это бесчисленное количество раз, стало уже моветоном и банальностью. Да и сама ситуация, когда автор покорно и страдальчески, словно венец мученика, принимает те похвалы, которые предназначены не ему, стала дежурной. А все же кажется, что причина всего того хаоса, который царит в прозе и душе Виктора Ерофеева, именно в этом. В некоем двойничестве, расколовшем фамилию Ерофеев напополам. Одна половинка, на долю которой пришлась посмертная слава и чуть ли не канонизация, отошла Венедикту, вторая, темная и звание одного из самых худших писателей – Виктору.

В том, что Виктор Ерофеев писатель, мягко говоря, так себе, не трудно убедиться, открыв его новый роман. В аннотации нам жизнерадостно сообщают, что это – «третья книга сочинений Виктора Ерофеева» и «новый, впервые публикуемый в России роман – «Страшный суд», что «в нем необычный для русской литературы герой, огромная концентрация мужских страстей, непривычная эстетика» и что «все это притягивает, завораживает и шокирует одновременно». Не вступая в дискуссию с автором анонса по поводу необоримости мужских страстей, обуявших автора, все же стоит заметить: то обстоятельство, что роман написан на русском языке, еще не служит непременным основанием того, что его стоит отнести в разряд русской литературы. Будем более снисходительны к русской литературе. Скажем для начала, чтобы хоть как-то определить феномен В.В., что это – проза. Проза, судя по всему, современная. Далее. Использование автором в качестве одного из подручных средств языка особенностей именно русского алфавита опять таки не является непременным доказательством того, что он написан на русском языке. Будем не менее благосклонны к великому и могучему. И вспомним, чему нас учили в школе? А в школе нас учили тому, что язык – средство коммуникации, то есть общения. Давайте проведем небольшой эксперимент. Я вам приведу небольшой отрывок из книги. А вы попробуйте, использовать его в качестве средства передачи информации или даже общения: «Это не мы – не вы – не вы – однажды повела себя странно – когда разбили ему голову –понять, почему он ее терпит, было сложно – с годами он все хуже переносил запах чужих людей – теперь это происходит – волна спала – на Западе Век Пизды – расхваливали исключительно по внешним признакам…». Стоп! По все внешним признакам книга написана на русском языке. Но если язык все того же Пелевина, с каждым разом все более мутирующий с разговорным, арго и кислотным сленгом, худо-бедно, но все же можно использовать в качестве средства коммуникации, то тут дело сложнее. Бессвязность, разорванность текста, его атональность, размытость смысла, словом все свидетельствует о том, что мутный поток сознания вынес автора на пограничье между горячечным бредом и вербальной диспепсией. И помочь здесь ему совершенно нечем. За исключением, может быть, доброго совета, чтобы этот роман о ставшем для Виктора Ерофеева его alter ego, или проводником его мировоззренческих и эстетических идеалов в жизнь, Сисине, был последним. Поскольку не так страшен суд, который вершит Виктор Ерофеев над русским языком и литературой, как тот, который он вершит над самим собой. Оргия гуманизма средствами литературы, как говорят врачи, может закончиться весьма плачевно: «- е? – снис – е? ----------------е?----------------перейти на федота -с федота -е!------------еее!-------------снисходительного поступка». Если уже не закончилась, с чем я всех и поздравляю! в начало... КЛАСС АКУНИНА Борис Акунин. Внеклассное чтение. В 2-х томах. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. тираж 300 000 экз. 1-й том – 381 с, 2-й – 375 с. Бить ногами в пах Бориса Акунина на страницах СМИ – становится правилом хорошего тона и общим местом. Он уже и не сопротивляется, но настырно и упорно, словно бурлак на Волге, тянет лямку развлекательного чтива. Воздадим ему должное и погладим по шерстке. Тем более есть за что. Но вначале слегка пожурим за скромность. Как и в каждом добропорядочном детективе нового времени автор (или группа авторов, именуемая проектом) предупреждает нас об опасности: «Персонажи и учреждения, упомянутые в этом произведении, являются вымышленными. Любое сходство с реальными людьми и организациями либо с подлинными событиями носит случайный характер и не входило в намерения автора». Надпись сродни «Минздрав предупреждает…». Ведь ничто так не обогащает фантазию и интерес к жизни, как случайности, кроме беспорядочных связей амурного характера. Зря Акунин так. Случайности надо любить. И ловить их, словно бабочек сачком. А стесняться, будто в кабинете у дерматолога, их нечего. Ведь вот неслучайно в новом романе Акунина столько несообразностей, пожалуй, по части нелепостей, двухтомник бьет все предыдущие рекорды. Наверняка автором здесь заложена мина замедленного действия, направленная на возбуждение читательского внимания на протяжении всех 756 страниц текста. Причем, с первых же строчек, где наш всеми любимый маэстро устами главного героя каламбурит: «Чтобы не пораниться колючками любви, Трех мушкетеров ты на помощь призови. И ниже готическими буквами: «Презервативы «Три мушкетера». Размеры «Портос», «Атос», «Арамис». Стишки, конечно, дрянь, но с формальной точки зрения и они тоже поэзия». Вот такого обескураживающего начала никак не ожидал я. Автор сам признает, что сочиненное пусть не непосредственно им, но при его участии, дрянь! Здесь искушенный читатель волен уловить новый для Акунина мотив самобичевания, что при его увлечении осьмнадцатым веком, не может не свидетельствовать о том, что погружение автором в материал достигает своего апогея. Далее его непосредственный герой пробует немного поумничать, спрашивая читателя: «Есть ли хоть одно гениальное стихотворение, воспевающее чувство голода или страха?» И сам же отвечает на поставленный вопрос: «Нету». Герою Акунина может быть это и не ведомо, но все же, справедливости ради, отметим, что такие стихи есть. Вспомнить хотя бы Цветаеву: Есть на миру у меня два врага, Голод голодных и сытость сытых. Сюда же за компанию прибавим и знаменитые строки Осипа Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны…». Список, если кому-то охота, можно продолжить. Нельзя не отметить и своеобразный юмор автора, не случайность которого бросается в глаза, словно слепая летучая мышь (да простит меня читатель за нелепый «акунизм»: «Совет: Запереться в комнате; ни на что не отвлекаясь и не делая перерывов, с утра до вечера смотреть кассету с фильмом «Сибирский цирюльник» вплоть до позитивного результата». Это рецепт излечения семнадцатилетней поклонницы актера Меньшикова, безнадежно влюбленного в своего кумира. Говорят, что Никита Сергеевич Михалков было хотел экранизировать одну из книг Акунина. А потом вдруг передумал. Не является ли данный, немного отдающий затхлостью эстрадных шуток Петросяна, юмор результатом так и не достигнутого между ребятами консенсуса? Вот в чем вопрос. И таких вопросов в некуда при чтении двухтомника возникает масса. Ну, допустим, кюлоты на сыне секунд-ротмистра в конце 18 века еще можно себе представить, а вот то, чтобы чиновник 8-го или 9-го класса по Табели о рангах вел светские разговоры о якобинцах в 1792 году, едва только жирондисты вышли из состава парижского клуба, после чего он и стал именоваться Якобинским, в этом я сильно сомневаюсь. Однако, может быть, я что-то случайно и не понял. Поскольку язык Акунина, как впрочем, и многое другое, не самое сильное место: «За спиной у государыни встал старый старик в черном одеянии, даже парик у него, и тот был черный, как при Петре Великом носили». Бог с ним, с париком, который после 1789 года вышел из моды (в романе одно из действий разворачивается в 1795 году), но «старый старик» – совпадение вряд ли случайное. Сдается мне, что старика, читай – Акунина, слегка начинает заклинивать. И то, что роман его неслучайно называется «Внеклассное чтение» – лишнее доказательство тому, что «класс» автора в последнее время упал до уровня товаров широкого потребления. Что не хорошо и не плохо. А просто - диагноз! в начало... «ЛЮБИМАЯ, ТЫ ПОМНИШЬ ПРОШЛЫЙ УЖИН?» (Или торжество справедливости) Вообще-то еще Пушкин рекомендовал: «…и не оспаривай глупца». А я вот не послушался. И попробовал оспорить. Зачем? Затем, чтобы соблюсти призрачную иллюзию восстановления справедливости, которой в чистом виде в природе, наверное, не существует. Лично, я ее не встречал. Поэтому это письмо можно рассматривать, как своего рода эксперимент. Эксперимент, к сожалению, не удавшийся. Прочитав до конца, вы поймете, почему. Но это вовсе не означает, что справедливость не может восторжествовать. Может – в отдельно взятом, герметично закрытом от посторонних глаз, пространстве. Потому что у каждого справедливость своя. Справедлив, кот, поймавший мышь, и лишающий ее головы, ибо голоден и хочет есть. Справедлива мышь, увильнувшая от кота в дырочку между плинтусом и полом, ибо хочет жить. Никто не знает, зачем, но все куда-то бегут и что-то такое делают, надеясь на то, что они знают, что надо делать и в какую сторону бежать. В заключение вступительного слова даю ссылку на, собственно, предмет разговора. http://www.poezia.ru/article.php?sid=40166 Уважаемый Александр, будучи не в состоянии зарегистрироваться на сайте поэзия.ru., пишу лично Вам. Я не хочу регистрироваться вовсе не потому что сайт сугубо графоманский. Просто денег жалко. Хозяева и участники, наверное, специально обезопасили себя такого рода комиссией, чтобы лишить возможности какой-нибудь объективной или даже субъективной, но критики со стороны. Мало найдется желающих, которые перед тем, как сказать дураку, что он – дурак, для начала должны выбросить в урну 10 баксов, а потом еще прицепить к денежному переводу свои вирши, которых у них к тому же еще и нет. А если все же найдется, то им в срочном порядке придется писать какой-нибудь, прости, Господи, стих: Я помню чудное мгновенье... Кстати, у Вас случайно Пушкин не проходил обряд регистрации? Кроме того, «авторитетное» собрание в составе двадцати графоманов, которые сами выкладывают на этом сайте свои стихотворные поделки, будет месяц решать, можно или нельзя зарегистрироваться. В конце концов, решит: нельзя, а деньги положит в карман. Шучу! Может и не положит. Но все равно – геморрой. Поэтому я так, по старинке. Начну с пародии. Пародии сегодня пишутся в основном для того, чтобы объект пародии, более известный, удачливый, талантливый, тебя заметил, запомнил и где-нибудь «приложил». Дело известное: обзови хоть дубом, только произнеси имя. Такое сейчас время, век ненавязчивого PRа. А посему Ваши способности пародиста я сразу опускаю. Вы вырвали строчку из стихотворения и решили обыграть ее: «сторожа сторожат». Наверное, не от большого (хотел сказать – ума, да потом убрал) таланта. Так как автор, Валерий Дударев, в конце стихотворения эту строчку обыграл, считайте - спародировал: «сторожат сторожа». Я думаю, что тут искушенному любителю поэзии вряд ли нужно растолковывать сей прием. Но Вам я все же попытаюсь это сделать. В этой строчке сделан двойной акцент, смысловое ударение, подчеркивающие временную константу, застывший, как мушка в янтаре, процесс неизбывности, круговорота бытия и быта, солцневращения, если хотите – жизненной карусели, в результате круглогодичного, суетного, вращения которой существительное («сторожа») превращаются в глагол («сторожат»). Такой прием наивной, фольклорной игры и открытости. Собственно, Дударев, смею Вас уверить, человек и поэт искушенный, сам запрограммировал пародию в этих строках, собственно, сыграл в автопародию. А Вы, наивно, попались на этот крючок. С чем Вас и поздравляю. То, что Вы полностью не приводите стихотворение Дударева, оставляю на Вашей совести. Видимо, подспудно Вы чувствуете уязвимость своей позиции и не верите во всемогущую силу своего дара. Поэтому ставите поэта в невыгодное положение. У читателя, таким образом, должно сложиться ощущение, что Дударев – графоман, а Вы – мэтр, лениво и с высока поправляющий огрехи начинающего щелкопера. Впрочем, Вы вольны пародировать что Вам заблагорассудится. Но не только Вы не верите в силу своего дара. Я, увы, тоже не верю, почти, как Станиславский. Поэтому Вашу пародию я разбирать, с Вашего позволения, не буду. Если хотите научиться писать пародии, прочитайте для начала пародии сатириконовцев, Александра Архангельского, только не того, который в Культуре сидит, Архангельского начала века. На худой конец Александра Иванова. Это я на тот случай, если Вы не в курсе. А то, что не в курсе, очень ощущается. Иначе бы не писали. Теперь пару слов о Ваших стихах. Они не так ужасны, как пародии. В них меньше неумелости, больше искуса, но до Дударева Вам еще далековато. Вот взять для примера Ваше стихотворение. ВОСПОМИНАНИЕ О ПРОШЛОМ АВГУСТЕ Вторая строфа А мы неслись упрямо и бесстрашно. Безжалостно, не повернув лица, отбрасывали, словно день вчерашний, едва взошедший из-под колеса. Милостивый государь, потрудитесь объяснить, что Вы там такое «отбрасывали, не повернув лица»? Не знаете? И я не знаю. Наверное, «пыльный шлейф». Но вряд ли кто-то еще, кроме нас с Вами, об этом не догадывается. Далее. Вас можно упрекнуть в том, на чем Вы хотели подловить Дударева. Ваш словарный запас оставляет желать лучшего: шлейф «задыхается» у Вас в первой строфе и предпоследней. То же самое происходит и с «криком». Два «крика» чуть ли не сталкиваются в строфе, так им тесно. Я уже не говорю о строчке «Любимая, ты помнишь прошлый август?». С таким же успехом можно задать вопрос своей любимой: «Ты помнишь прошлый ужин?». Вас что заколодило на этой строчке, которая по большому счету хоть и наделена элегическим распевом, но уже больно нарочитым? Мало того, в последней строфе, наверное, и Вам самому обрыдлый «прошлый» превращается в «парошлый». Следите, драгоценный, за орфографией… Еще я бы поспорил насчет «ослепительного крика». Как-то предыдущие строки не дают мне возможности, видимо, в силу их несовершенства, почувствовать, что крик может быть именно ослепительным. Видите, как Вы легко уязвимы? Как легко выдернуть любую строчку из любого Вашего стихотворения и превратить ее в разнос, пародию, шутку, разгром (нужное подчеркнуть). Так что лучше совершенствуйтесь в том, что Вам дано. Как я понимаю, на этом сайте можно безболезненно тешить себя иллюзией, что любой, кто умеет рифмовать «вчерашний» и «бесстрашный» – поэт. Счастливо Вам оставаться в этой самодовольной клоаке самовлюбленных гениев. А это письмо Вы вряд ли опубликуете у себя на странице (так и произошло – прим. Автора). Желаю здравствовать! в начало... «ПУШКИНСКИЕ НОЖКИ» Пушкин – неисчерпаемый кладезь, материал и повод для самовыражения литературоведов и писателей. Если бы Пушкина не было, его необходимо было выдумать. Пушкин – этакая всеобщая любимица, кукла «барби», где каждый может по своему разумению обустраивает быт, распоряжается гардеробом и ее судьбой. Каждый пушкиновед – «мощный властелин судьбы» Пушкина. Он дежурит возле поэта со свечкой, ведает о том, кто, где, как и зачем убил Пушкина. Знает, что Дантес был гомосексуалистом, и, вызвав мужа Наталии Николаевны на поединок, пытался завуалировать свою связь с императором Николаем I. Помнится в юбилейный год, кажется, в Челябинске вышла книга – «Пушкин и джаз». К джазу, равно как и к Пушкину, она имела примерно такое же отношение, как «Тайные записки Пушкина» к поэту или как Евгений Онегин к выпечке булочек. Хотя в Торжке долгое время возле гостинцы «У Пожарского» (оная сгорела пару лет тому назад и теперь в природе более не существует) стоял по соседству дом, вывеска на нем свидетельствовала: «Булочных и портновских дел мастер Евгений Онегин». Весьма возможно, что отчасти виноват и сам Александр Сергеевич, чей неуемный гений и фантазия перехлестывали через край. Известно, что сцена сопровождения тела Грибоедова из «Путешествия в Арзрум», мягко говоря, расходится с реальностью. Ну а знаменитые строки из «Зимнего утра»: Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь? Скользя по утреннему снегу, Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня…- Издревле вгоняют в смущение «пушкиноедов». Каким это образом кобылка чудесным образом поменяла свой пол? Пушкиноведы не опускаются до подобного рода мелочей. Они призваны ворочать фундаментальные глыбы и темы вроде «Пушкин и Паскаль», «К проблемам тотального комментария «Евгения Онегина», «Как сделан «Медный всадник» и т.д. Книга «Пушкинский сборник» (М.: Три квадрата, 2005.) – образец жанра фундаментального пушкиноведения. Книга не для озабоченных гендерными проблемами в стихотворении «Зимнее утро». Поэтому к кобылке больше возвращаться не будем, а попробуем заглянуть в глубины и пропасти, которые выкопали литературоведы и критики на пути познания вечных истин, чтобы освоение предмета нам не показалось чересчур легковесным. Возьмем, для наглядности такую животрепещущую тему, как «Пушкин и романтизм». Ефим Курганов в очерке «Заметки о Пушкине и романтизме» пишет: «Человеческий организм проходит одни и те же стадии, но одни дети взрослеют раньше, другие – позже; так же происходит и с литературами. Но вот когда начинают говорить о романтизме, то эти прописные казалось бы истины почему-то улетучиваются…» Печальная, что и говорить, картина. Стал ли Пушкин реалистом, в трясину которого его упорно толкали Белинский с Гуковским или не стал? А если не стал, то почему? Потому ли, что так и остался в лоне романтизма, который в начале XIX века в России еще находился в недоразвитом состоянии? Сами литературоведы от Белинского до Ефима Курганова включительно так и не определились. А Пушкин, бестия, промолчал. И вообще «литературную моду призирал». Зато сколько можно теперь диссертаций написать о соотношении романтизма и реализма в творчестве Пушкина! Олег Лекманов в своей работе «Русская словесность ХХ века на фоне Пушкина» распутывая клубок и хитросплетения сюжета Набоковского рассказа «Весна в Фиальте», улавливает в нем мотивы «Евгения Онегина»: «…сообщив о годе своего знакомства с Ниной, герой затем роняет: «Я только что кончил лицей». Любого российского более менее культурного человека слово «лицей» обязательно заставит вспомнить о самом прославленном из отечественных поэтов, тем более что «Весна в Фиальте» густо насыщены реминисценциями из его произведений (о героине, например, говорится, что у нее «пушкинские ножки»». Сдается, что «пушкинские ножки» Набоковым «подброшены» отнюдь не случайно. А специально для таких остро наблюдательных литературоведов, как Олег Лекманов. Впрочем, никаких намеков на то, что они непременно принадлежат Татьяне Лариной, Набоков, увы, нам не делает. Поэтому с таким же успехом под весь «онегинский» колорит (зима, деревня, именины, ампирный декор) у Набокова можно подверстать всего Пушкина, как, впрочем, и его дядю, стихотворца Василия Львовича с его бессмертной поэмой «Опасный сосед». Думается, что в борделе, куда по наводке автора направляется главный герой поэмы Буянов, всяческих ножек было предостаточно. Воистину, говорю я вам, пути «пушкинских ног» неисповедимы! в начало...