Вопрос, обращенный в пустоту.
Искать встречи с ним – напрасная трата времени и сил. Он вечно куда-то ускользает, убегает, исчезает, словно воспоминание. Для меня его существование, словно призрачный, на грани кошмара сон. Когда голос его внезапно возникает в трубке и бархатной интонацией обволакивает мой слух, а длится это не долго, в зависимости от количества выпитого или настроения, которого никогда у него нет, то мне кажется, что в моей жизни произошло короткое замыкание:
- Я тебе вчера не звонил?
- ?
- Тогда кому же я вчера звонил?

Леша. На филфаке тогда еще в Ленинке он был пай-мальчиком, учился прилежно, посещал все лекции, увлекался Гамсуном. Гамсун и довершил его романтический образ мальчика со светлыми глазами, чуть ироничной скороговоркой, в которой еще порой аукалась нервное эхо школьного отличника.
Высокий, строгий и стройный, смеющийся низким юношеским смехом. Ну, в общем, как все в то время, конец 80-х – начало 90-х, когда страна, словно забродившее варенье в одном шаге до бормотухи, уже шибала в нос предвестием будущего бреда. Мы тогда всему и во все попеременно верили, увлекались, спорили: «Бухарин, Киров, Сахаров…». Писали всяческие, пикантные стишки в блокнот Костику Воробьеву, от которых неискушенные тургеневские девушки пунцовели, а искушенные только хмыкали.

Наверное, у каждого поколения студенческая жизнь легка и иллюзорна. О ней всегда приятно вспоминать, словно пьешь легкое вино, со вкусом которого связано так много хорошего. Легкие вдыхают полной грудью кислород. Алые паруса на горизонте полны ветрами наших надежд. Кажется, что воздух всегда весенний, словно он напоен ожиданием счастья. Все еще впереди, все еще будет… И только потом, когда окажется, что все уже было, и ты захочешь вернуться в то время, то оказывается, что бригантина отчалила без тебя. Или с твоим романтическим обликом, оставив на суше твою тень неприкаянной и жалкой.

Потом я о Леше ничего не слышал года три или четыре. Да так бы он и ушел из моей жизни, не обернувшись, как и я - из его, но в дело вмешался случай.
Он тогда работал редактором литературных программ на Радио 1, а я входил (я, кстати, до сих пор не уверен, что куда-то шел, скорее всего, жизнь мчится мимо меня, как вагон уходящего поезда, а я стою, смотрю) в журналисты, что-то такое начинал писать членораздельное. Мы столкнулись с ним на книжной выставке на ВВЦ.
То-то было радости и воспоминаний. Хотя мы, как завзятые снобы, мы поначалу побродили с кислыми лицами (Господи, что сталось с нашим жизнелюбием за какие-то два, три года?) по душному павильону, накупили всяческих умных книжек и, как водится у творческих людей, бурно обмыли приобретения. И кажется это было шампанское…
Все вокруг нас опять завертелось в веселом хороводе, заискрилось с прежним блеском звездами. Опять на горизонте замаячили Алые паруса.
Оказалось, что Леша – на отечественном радио. Аспирантуру он давно забросил, хотя ему уже почти было уготовано, как пишут в романах, блестящее будущее филолога и место на кафедре Зарубежной литературы. Но он ушел на радио, о чем, несмотря на то, что работы, причем, рутинной, было много, не жалел. Там он делал литературные викторины, рассказывал о Гамсуне и предложил записаться и мне…

…Все, о чем я рассказываю скорописью, пестрая лента, из которой соткана вся наша жизнь. Суетная, вертлявая, неровная, горькая, радостная, бестолковая, но все же исполненная какого-то смысла. Не знаю, не уверен, что тогда мы ощущали этот смысл. Но во всяком случае, нам верилось, что он существует. Что вот в один прекрасный миг на нас упадет манна. Или наши таланты, зарытые до поры, откопают, а, обнаружив, тут же поймут, какого удовольствия лишали себя столько долгих зим и лет. Наверное, в нас еще не перебродила молодость…

Когда я слушал свой заикающийся, запинающийся, словно чужой, голос по радио, то мне становилось стыдно. А у него голос был полнозвучный, ровный, какой-то бархатный, уверенный в себе, но - душевный.
Он потом долго шутил, что эта душевность выработанная, а я все доказывал, что, нет, это черта характера, свойство натуры, дар, который не у каждого. Что за ним – какая-то внутренняя чистота и свет. Он смеялся. Говорил, что душевность от частого смешивания водки и пива.

Вот слово какое-то странное, почти вышедшее из употребления – душевность. А она в нем была. Ему об этом многие говорили. Даже, когда он был нетрезв, а с тех пор, как его уволили с радио, которое просто перестало существовать, этот свет в голосе не пропадал, как будто тебя овевал теплый ветер и ласковые шероховатые ладони, как в детстве мама, гладили тебя по голове.

Дружба между мужчинами в наше славное время всегда носит какой-то грязноватый оттенок. Но ни ко мне, ни к нему это не прилипало, хотя мы много по этому поводу острили. Может быть, это чувство было каким-то тусклым и отдаленным эхом той любви и дружбы между лицами одного пола, которое жило когда-то в XIX веке. И в романах Гамсуна, который «пишет, как поет ветер…». Это из его гамсунианы. Он мог говорить о Гамсуне часами. И сразу терял интерес, прямо-таки угасал к тем, кто его не знал.

Говоря о любви, я, словно оправдываюсь. К чему? Ведь любовь не имеет пола. Если кому-то хочется увидеть в чувстве к другому человеку признаки полового влечения, то он все равно их увидит и распознает даже, если вы не ровно дышите к своим новым штиблетам или компьютеру.
Сойдемся на том, что оправдание – неловка своевольная попытка автора запутать следы тем, кто видит в отношениях между людьми только голый интерес или секс. И успокоимся.

С тех пор Леша начал исчезать от меня. Может он, тогда еще, когда работал на радио, сильный и самоуверенный, боялся или стыдился обнаружить свою неуверенность и слабость?
Но я не оставлял его в покое своими звонками. Есть у меня такое нехорошее качество, как навязчивость. Я в буквальном смысле навязал ему свое общение. Потому что вдруг почувствовал, как одиночество вцепилось железными когтями очень ранимому и честному человеку в глотку. Может, мною руководило чувство зависти к тому, что я сам давно уже утратил? Не знаю. Но захотелось эту теплоту каким-то образом защитить, уберечь, что ли…
Он потерял постоянный заработок, зарегистрировался на бирже труда в качестве безработного, банальное чувство уверенности в завтрашнем дне, очень обывательское, но оно успокаивает, укачивает, когда за окнами буря, ушло в некуда. А за окнами пейзаж не баловал своими былыми прелестями. Как писала Тэффи, жизнь била ключом по голове. Так что потеря работы обернулась для него настоящим стрессом. Он все чаще начал прибегать к тому известному русскому средству, которое сулит быстрое забвение, а потом еще более тяжкое возвращение к обыденной реальности. А ему все реже сюда хотелось возвращаться.
Грешен, но я ничем не мог, а, может, и не хотел, своих дел и забот много, воспрепятствовать этому падению в бездну.
Я опять вынужден оправдываться? Я читал ему мораль, но что от ее пустого звука пользы? Как-то увещевал. Давал на рецензии книги, тормошил, говорил про то, что обычно говорят в подобных ситуациях. Но если в человеке включился этот нехитрый механизм, когда питие становится нормой жизни, то никто остановить его не в силах, кроме него самого.
Моими устами говорил тривиальный опыт общения с алкоголиками. А он еще не был в их числе. Всякий раз, когда Леша уже был в двух шагах от края, на его пути возникали естественные препятствия: предупреждение врачей, сердце зашалило, вдруг нашедшееся должность редактора на ТВЦ, болезнь мамы и так далее.
Тогда казалось, что вот, наконец, он дошел до какого-то предела, все осознал, понял, глубоко вздохнул, набрался сил, и теперь предстоит мучительный и долгий путь по преодолению себя…

Не хочу, чтобы у читателя возникло ощущение, что перед ним - какой-то антиалкогольный трактат. Я и сам не прочь посидеть в хорошей компании за бутылкой чего-то такого душевного и не сильно крепкого. Но Леша, словно бабочка с обожженными крыльями, все летел и летел на огонь. Жизнь гасила своими холодными ветрами его задушевность. Он стал нервным, раздражительным.
Тут можно долго рассуждать на тему о том, как человек с абсолютным фонетическим слухом, безукоризненной памятью, он помнил множество стихов, цитировал наизусть отрывки из романов, обладая даром обращаться со словом бережно, как с девушкой, робко, но настойчиво достигая своей цели: целомудренного поцелуя в щечку, - настойчиво зарывал свой талант в землю. Но я не о том. А об его умении, теперь очень редком, почти исчезающем, романтически влюбленном сосредоточии на слове.
Леша красиво и правильно говорил. Очень легко, без запинки. Писал со временем все хуже, потому что письменному слову нужен выход, а он ленился.
Вообще лень была одной из любимых его стихий. Он, перефразируя литературоведа, эмигрировал в Обломова. В чувственные удовольствия, одним из которых было питие и лень:
«Форм противостояния современности может быть несколько. Вот, например, великий наш баснописец Иван Андреевич Крылов, по выражению одного из современного тебе исследователей "эмигрировал в собственное тело": в анекдоты превратились истории прото, каким он был чревоугодником, как подчеркнуто обожал лень.
Рассказывают о таком случае. У Крылова над диваном, где он сидел, висела картина - очень неаккуратно, всего на одном гвоздике, так и норовя в любой момент сорваться и пребольно ударить ее обладателя углом рамы по голове. На что и обратил внимание один из гостей Ивана Андреевича. А он, ничтоже сумняшеся, ответил, что по его расчетам картина, падая, опишет большую дугу и обязательно минует его драгоценную для отечественной литературы голову. А один раз, поселившись у одного из своих друзей в пору отъезда хозяев, перестал стричь ногти и волосы, мыться и вдобавок ко всему разгуливал по окрестностям голышом. Вот так. Он просто ушел в себя. Скрылся в себе. И, как считают ученые, стал разыгрывать в душе своей множество драм, чтобы выжить. А назвал их баснями. Конечно же, я не Крылов и поэтому и сотой долей его талантов не обладаю. Но "внутренняя эмиграция" - вещь не самая плохая в наше время. Для меня это книги (прежде всего классика, Сорокина, Пелевина, Татьяну Толстую и даже - тебе покажется странным - Акунина, писателями не считаю и терпеть их не могу). Поэтому, если тебе нужен современный герой, я не из их числа…».

Вот видите, он назвал свой способ жизни – противостояние. Но я думаю, что это один из способов самооправдания или слабости.

Да, везде, в жизни, в искусстве, властвует тупая и бездушная стихия. На виду очень много бездарей, от непрестанной и методичной деятельности которых и возникает эта смрадная и удушливая атмосфера. Но если у человека есть талант владеющего почти в совершенстве словом, то зачем-то он ему дан?

Это, конечно, философский вопрос. Но все же кажется, что красота – тоже может быть одной из форм противостояния. Да даже с обывательской точки зрения, которой Библией отведено не мало страниц, зарывать его в землю не очень разумно. Хотя, если душа ноет тупой безысходной болью, которую каждый день подпитывать ядом разочарования, то какой прок от всех этих слов?

Мы пробовали с ним устроиться на телеканал «Культура». Была там у него знакомая редакторша. Но из этой затеи ничего не вышло. На «Культуре» были нужны рабочие лошади, а не творческие люди, от своеволия которых редакторша просто стервенела и часто впадала в истерики.
И еще я думаю, что, если бы у него был любимый человек, девушка - для романтических и болезненных натур – просто-напросто первейший бальзам на их раны, то, может быть, все и повернулось по-другому. Но кто знает и ведает, где те повороты и зигзаги нашего пути, скрытые от посторонних глаз, за которыми - наше будущее?

Да, вот если бы знать, если бы хоть отдаленный край будущего показался кому-нибудь из нас вдали, там за углом, если бы…
Я думаю, что и тогда бы русский человек бы жил по старому: чему быть – того не миновать!

Еще как-то лет пять тому назад у него появилась присказка такая: мне уже недолго осталось. Теперь это можно толковать, как предчувствие. А тогда казалось кокетством. Вся наша жизнь теперешняя напоминает игру в русскую рулетку. Поэтому и не удивительно, что изредка у каждого возникает такое жутковато-сладкое ощущение в душе, когда хочется быстрым и безболезненным способом переселиться в лучший из миров. Со временем эта присказка стала речитативом. Я перестал обращать на нее внимание. И мои слова о том, что, Леша, да у тебя все впереди, мы еще увидим небо в алмазах, и т.д. – стали такой же заезженными и дежурными, как спасибо и до свидания.
А он однажды по телефону вдруг сказал, что вчера не позвонил, потому что не мог, поскольку блуждал в беспамятстве по местным распивочным, оставив в них сумку вместе с зарплатой. …
Понятно, говорю, ты, если все так будет продолжаться и дальше, в одно прекрасное время ты кого-нибудь, ни приведи, Господь, укокошишь по пьяному делу и не узнаешь, что это твоих рук дело…
И вдруг он отвечает, что возле его дома убили милиционера. И именно вчера…
Когда мы встретились в метро, губы у него дрожали, и он был весь белый. Я весело подтрунивал над ним: мол, если ты ничего не помнишь, откуда у тебя возникло подозрение, что мента убил ты? Или: если к тебе еще не пришли, то успокойся и выпей валерьянки.
На что Леша отреагировал в том смысле, что, мол, вчера был выходной, а вот завтра… Я рассказал эту историю своему приятелю и мы весело посеялись над Лешиными глюками. Впрочем, потом ему перезвонил вечером и еще раз успокоил насчет его страхов. Давай, говорю, встретимся, посидим, выпьем чего-нибудь. А то если видимся, то урывками, мельком. Он согласился и повесил трубку…

Через неделю в означенное время я позвонил ему. Трубка ответила частыми гудками. Два, три, четыре час – все гудки. Я лег спать и на следующее утро уехал за город. Еще через неделю я тоже было хотел дозвониться до него, но очень устал, замотавшись за день. К тому же вечером, на одном из сайтов, где я разместил анкету о поиске работы, его страничка не захотела активизироваться. Я упорно вводил в ячейки пароль и логин, но всякий раз мне выпадало одно и тоже: пароль неверен, введите другой пароль!
Мало того, в моем почтовом ящике я обнаружил какие-то письма дам бальзаковского возраста, приглашающие встретиться и поговорить за чашечкой кофе о жизни. Я на всякий случай от его имени пообещал – подумать. И утром послал ему на его мобильный СМСку: «Ты где?».

А через пару дней оказалось, что мой вопрос уже не застал его в числе прописанных на этом свете. Почти две недели я жил в полной уверенности, что когда наберу его телефон, то услышу теплоту и сердечную ласку этого голоса:
- Привет!

Почти две недели я не знал, что его нет. Я беспомощно озираюсь по сторонам и думаю: я что-то потерял в этой жизни или жизнь потеряла нас, сначала его, потом…?

Очень давно однажды вечером ко мне пришло его вчерашнее письмо, присланное им по Интернету, к которому его изредка подпускали с работы:
«В настоящее время я сижу дома и плюю в потолок. Ибо так подорвал здоровье свое на работе, что поправить его можно только, следуя примеру нашего с тобою любимого баснописца. А читаю я сейчас по совету моего лечащего врача (надо же, среди них, оказывается, встречаются еще умные, начитанные, эрудированные люди) Екклезиаста.
Должен сказать, что, конечно, читал эту книгу давно, но сейчас смотрю на нее новыми глазами. Я обратил свое внимание и хотел бы, чтобы и твое на них обратилось: "И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это томление духа".
И вот, чтобы не томиться дольше, решил я внести такое вот предложение (как говорилось в одном фильме "рационализаторское"). Короче говоря, а не встретиться ли нам?».

Лешка, ты где?