Рецензии

№1

Перекусыватель веток

Более полно автохарактеристика Александра Щуплова звучит так: «Переворачиватель жизни…Перелопачеватель ветра…Перекатыватель солнца…» И наконец – «перекусыватель веток».
Добавлю от себя: ценитель и собиратель современного молодежного сленга. Иронический летописец тусовок. Коллекционер политических кликух. Автор полудюжины поэтических книжек, последняя из которых озаглавлена в истинно щупловском стиле: «Концерт для шпаги с оркестром», причем на шпагу нанизаны не враги, а грибы. В стихах против ожидания нет жаргона и против ожидания же на дне души шебутного литжокея и высмеивателя дураков обнаруживается тихая грусть, которая поражает меня, читателя, в самое сердце и погружает в глубокую задумчивость.
Как и предсказал когда-то отец русской ревдемократии, бытийная тоска у русского человека обнаруживается на рандеву.

Тебя полюбил я в это лето
Не самый чудной из поэтов,
Не самый умеющий жить,
Не самый умеющий пить,

Отмечаем первую чисто российскую примету: «жить» рифмуется с «пить». Но и эта саморекомендация – не что иное, как игра, почти розыгрыш. На самом деле Щуплову ближе хляби, далекие от общеупотребительного градуса. Например, кислота. «Кислотные дожди». Или, например, вода. «Лужа с отливом бульонным». Или - в стихе мандельштамовской пробы – «Хлебатели мертвой воды». Или воды Летейские. С загадочным приветом любимой лягушке, чья «кожуринка» делается опознавательным знаком для пришедшего на бережок рыцаря:

…Не робкого, правда, десятка
и в пальцах – болезненный хруст.
Продукт своих дней и распадка
Каких-то растрепанных чувств…

«Продукт». Заметим и эту метку. Однако чем же «дни» не угодили? Мирное школьное детство, пролетные влюбленности, хипповый прикид. Ни войны, ни разрухи, ни терактов. Самый страшный демон – воланд из модной книжки… да ведь в том-то и штука, что в силуэте Воланда просматривается Риббентроп, посетивший Москву в тот «мирный» год. А если поглубже в историю? Там царевич с ножом в глотке, там самозванец – пеплом в пушку. Мечта о всемирном счастье, обернувшаяся дурным сном. Беззаботное поколение, получившее жизнь то ли «в нагрузку» к стихам, то ли «за так». Обманное солнце обещанного благоденствия.

…он к солнцу найдет подковырку,
слезу не удержит в руках.
Он нежность твою под копирку
Размножит в бесстыдных стихах…

«Бесстыдность», пронзившая стих, - знак стыда. Пронзившего душу. Откуда этот мотив, этот «озноб стыда». Этот «продукт» у героя, формирование которого уложилось в тихий промежуток между историческими катастрофами? Или это страх тотального подравнивания душ подступает в предложенном счастье? Или как озноб копится на черный день?

…Он вымажет облако сажей,
он крылья прибьет к кораблю.
-Лети, – тыщу раз тебе скажет
и в тысячу первый: - люблю…

Сказать-то скажет, но в темноте недосказанности останется не просто «больше», чем можно высказать, там останется «все». И то, что всякая любовь в конце концов безнадежна. А то и обречена на разлуку. А то и обручена с подлостью. «Любить - забыть». Безответность – это норма. «Любимы - нелюбимы… Судьба –пробег смычка…» Беззащитность – это рок. «попаданья в сердце – те же промахи. Содроганья сердца – та же смерть!».
На таком экзистенциальном фоне жизнь уже из одного только куража должна превращаться в боевой маскарад. С поправкой на относительное материальное благополучие.

…Пируй же под облаком тихим,
пока холодильник с вином,
с нахальным своим , безъязыким
шутом, королем, болтуном

Так кончается у Александра Щуплова любовное свидание. Бравадой прикрыт маленький клавиш в душе, тот самый маленький клавиш, который добавляет в шутовскую песенку тихий звук плача. Захотите – расслышите. Не захотите - повеселитесь. Вам дают концерт для шпаги с оркестром! Вам предложен Дант пополам с Кантом! Топор с загогулькой навырез! Вжик в облака! Вдолжки за версту и вширки за версту! Широка страна родная – гуляет по ней перелопачеватель ветра, перекатыватель солнца! Перекусыватель веток украдкой бросает взгляд на свою возлюбленную: видит ли она, понимает ли, чувствует ли, что происходит на самом деле? «Вытерев руки ветошью, смотришь из-за плеча, как превращаюсь в веточку, срезом кровоточа…»

в начало...

№2

«Боязнь немоты»

Когда открываешь сборник поэта Александра Щуплова – «Концерт для шпаги с оркестром» (М.: Academia, 2004), то кажется, что стихи – материя невесомая и необязательная. Название он выбрал какое-то дурашливое, шумное, нелепое. Словно привыкший устраивать балаганное сотрясение воздухов в столичной тусовке своими энциклопедиями (все они перечислены в аннотации), он и тут не смог удержаться от того, чтобы не схохмить, сообразив «маленький раскардаш», шум в прихожей. Мол, смотрите, кто пришел…
Однако, первое впечатление всегда обманчиво. Скорее вся оркестрово-смысловая какофония – дань ребячеству, безумству молодости, торопливо пьющей радости жизни, жизнелюбию, расставшись с которой, поэзия зачастую превращается в умозрительные математические выкладки, назидательность. Вспомнить хотя бы позднего Заболоцкого: «Душа обязана трудиться…».
Душа поэта, покуда жива, никому ничем не обязана. Кроме, разумеется, «священной жертвы» - во имя поэзии.
Так и здесь весь метафорический и фонетический звон, которым поэт возможно даже с излишней щедростью оглушает читателя с первых же строк – как оппозиция немоте. «Больше всего на свете боялся собственной немоты», - писала Ахматова о Мандельштаме. И поэтому Щуплов хочет, как можно шире раздвинуть рамки своего бьющего через край чувства: от «квадрата колодца», в котором замерло небо - до «нищей Руси», от Юшки с Хатюшкой до Аввакума, от Воланда до Бога, от любви - до ненависти. И далее, что называется, без остановок:

В год посещения Воландом Москвы
из коммуналок радио гремело,
и танцевался «Красный мак» Глиэра,
и замышлялись новые мосты.

Влюбленности, разочарования, горькое сетование о прошедшей любви … А может все эти метания, бурные всплески радости и детского негодования с комком рыдания в горле от желания склеить куски того прошедшего, куда поэт до сих пор пишет письма и с которым не хочет, несмотря на то, что воспоминания приносят боль, расстаться.

Любимая, вот они – эти стихи,
слова в промежутках разбавки…
Висит восклицанье последней строки,
как будто Вийон на удавке.

Вот он старательно, бережно, по-старушечьи и собирает или коллекционирует, такие дорогие мелочи жизни: «какой-то там звоночек», «кровиночку пота», «стертость карандаша», «листки дерева – ольхи», «одуванчик», «бренную снежинку», «кожуринку лягушачью», «все пожитки – пережитки». Наново кроит пестрые лоскутки своего и чужого, чтобы потом соединить все это кровью, согреть памятью, оправдывать любовью.

Моя разлука пьет с твоей разлукой.
Мой опыт смерти учит жизни твой.
Летит, летит твой смех стрелой из лука
И обрастает налету листвой.

Иногда, впрочем, стремительное нарастание созвучий, аллитерации, оборачивается своеобразным кокетством, самолюбованием, но все это настолько простодушно и наивно, такая прозрачная школьная шкодливость в этом, что суровый критик уступает место изумленному читателю.

…Нежная зелень весны, кожуринка моя лягушачья,
как хорошо по земле колесить, восторгаться, ишачить,
падать, пьянеть, умирать, до четвертых небес долетая,
нежная зелень весны, кожуринка моя золотая!...

Но вот концерт окончен, скрипки замерли в своих тесных футлярах, а шпаги в ножнах, и весь материальный мир наваливается своим весом на плечи, словно век-волкодав. И, кажется, вновь наступит немота. Чтобы этого не произошло, держите книгу Александра Щуплова всегда открытой…